Разбуди меня рано [Рассказы, повесть] - Кирилл Усанин

Хозяйка дома, старуха лет шестидесяти, крепкая и коренастая, толкалась рядом, все хотела помочь. На Костю она смотрела косо, а как-то, разжав в улыбку сухие губы, сказала:

— Кобель он порядочный.

Степан взглянул на старуху и громко рассмеялся. Старуха недоуменно вытянула подбородок, подумав, тоже закашлялась от смеха, потом спросила:

— А ты не такой?

— Нет… — Он смутился, что сказал все же не то, но когда старуха подмигнула по-молодому: «А может, подыскать? У нас тут есть такие», Степан уже твердо повторил: — Нет, не надо. — И перевел разговор на другое: — Ты мне инструмент собиралась показать. Можно?

— А чего же нельзя? Это я сейчас.

Она вскоре принесла из сарая деревянный ящик с инструментами. Степан порылся в них, достал плоскогубцы, совсем новые, чистые, с некоторым удивлением спросил:

— Откуда они у тебя, бабка Матрена?

— От мужа покойного остались, а можно сказать — и от сына. Он тоже этим делом баловался. — Она вздохнула. — Недолго прожил. Убитый он у меня на войне… Есть дочка, но та далеко проживает… Одна вот я теперь… А за ворота спасибо.

— Ну, спасибо рано говорить. Я их еще недоделал… Вон правый столб надо поправить.

— Да ты уж завтра… Пойдем почаевничаем.

Она впервые пригласила его к своему столу, и Степан смутился. Но бабка Матрена настояла на своем:

— Да ты не привередничай, не дома. Чем могу, тем угощу. Не обессудь.

Она вытащила откуда-то бутыль с самогонкой, принесла огурцы, помидоры, жареный картофель.

— Пей. — Она поднесла Степану стакан самогонки. — И я вместе с тобой выпью, с устатку.

— Зачем же вы работаете? — поинтересовался Степан. — Ведь вам, кажется, пенсию сейчас выплачивают.

— Вот то-то и оно! — обрадованно подхватила бабка Матрена. — Председатель-то наш Иван Кириллыч то же самое говаривал. И я согласная была, отсидела на этой самой пензии цельный месяц, а может, поболе, не упомню… А тут беда с коровами стряслась, пришли за мной: выручай, мол, бабка Матрена, пропадем без тебя. Ну, и пошла. И втянулась… Молодых наставляю… Пока ноги двигаются, поработаю. Вот уж занеможется, тогда уж поневоле придется… Тебе еще налить? Ты пей, ешь, не стесняйся, я народ трудолюбивый уважаю…

Послышался стук в дверь — заглянул председатель. Старуха всплеснула руками, подалась из-за стола к дверям навстречу.

— А мы, Кириллыч, только что добрым словом тебя поминали. Присаживайся, выпей за компанию. Поди, тоже за день-то набегался, еле ноги ходят.

Председатель прошел к столу, сел, принял из рук бабки Матрены стакан самогонки.

Он выпил, захрустел огурцом, потом, прищурившись, спросил:

— Не догадываешься, бабка Матрена, зачем я пожаловал?

— Нет, ума не приложу… Да и чем же я тебя прогневила, Кириллыч? — растерялась окончательно старуха, замахала руками. — Да не гляди ты на меня так. Скажи, не мучь.

Председатель кивнул в окно:

— Тебе, бабка Матрена, видать, тяжело было ко мне подойти, попросить, чтоб ворота поправили, со стороны человека взяла. Вот, мол, полюбуйтесь, от председателя помощи не дождалась, нанять пришлось… До осени дотерпеть не могла.

— Ой, что ты говоришь! — всплеснула руками старуха.

— Она тут ни при чем, — вступился Степан. — Я виноват.

— Вы не защищайте ее. Бабка Матрена любую ругань мою выдержит, она у нас на этот счет крепкая, обиды не держит.

— Да я ж ему говорила, а он не послушался. Сам желание изъявил, — оправдывалась старуха, весело поглядывая на Степана.

— За одно спасибо? — удивился председатель. — Или потом ко мне пришлешь?

Степан встал из-за стола, хмуро проговорил:

— Не приду. Можете не волноваться. Я не такой…

— Не такой… Странный шабашник. Ваш брат задарма и доски гнилой не прибьет.

— Не все же у вас побывали.

— Верно, не все, и все-таки странно… Вот и дома сидите, никуда не ходите… А у нас клуб есть, кино. Живем, как люди, не хуже других. Вот ваш напарник парень веселый. — Он тоже поднялся, пошел к двери. — Спасибо, бабка Матрена, за угощенье… Побегу, а то мои там заждались.

— Давно он председательствует? — поинтересовался Степан, когда Иван Кириллович вышел на улицу.

— Давненько. Начал сразу же после войны.

Уже собирались ложиться спать, как прибежал Костя Митькин. Взъерошенный, галстук съехал на сторону, но некогда ему привести себя в порядок: как прибежал — засуетился, метался по комнатам как угорелый, его руки шарили, кажется, по всем углам одновременно: оттуда летела к мешку рубашка, оттуда — еще какая-то тряпка.

Степан сидел на кровати, следил, усмехаясь, за необычно спешными сборами Митькина, а старуха, выглянув из своей боковушки, простоволосая, покачивала головой, бормотала что-то вроде молитвы.

— Ухожу! К ней! Звать Катериной, — хвалился Костя.

Он ушел, громко хлопнув дверью, забыв напомнить о том, что не выйдет завтра на работу — гулять будет.

— Это, наверно, Немчинова. Порядочная девка, не похаешь, — рассуждала старуха. — Конечно, она. Более некому. Возле нее он все крутился. И чегой-то она согласилась, ума не приложу.

А утром на следующий день Костя снова прибежал, все такой же веселый и радостный, принес чекушку водки. Опорожнив ее, пошли к Катерине.

— Поздравишь нас, — смеялся Костя и хитро улыбался.

Катерина была не одна. Из комнаты на кухню вышла небольшого роста женщина. Лицо круглое, нос вздернут, глаза задумчивые, прикрыты длинными ресницами. Отступать было поздно. Пришлось здороваться, называть себя, выпить за молодых, за знакомство, слушать, как о нем врет Костя, потом самому нескладно сочинять свою жизнь. Женщину звали Мотей. Сидела она рядом со Степаном, мягко задавала вопросы, но больше молчала, склонив на грудь голову.

— Чего загрустила? — толкала ее в плечо Катерина и обнимала полной рукой Митькина, а Митькин, смеясь, тыкался ей под мышки, как кутенок.

— Ты хоть нормально где-нибудь работал? — спросила она у Кости.

— А что, работать заставишь?

— Любопытно знать.

— А любопытной Варваре нос оторвали. Знаешь?

— А все-таки скажи, иначе не подпущу, вот те крест.

— Ну-ну, охолонись, дорогая! — подшучивал Митькин. — Конечно, работал. Сторожем.

— Вот как? Мы слушаем.

— Дело это было прошлым летом. Устроился сторожем, ничего, работал, не жаловался. Будто и привыкать начал. А тут на меня бригадир взъелся. У сторожей тоже есть бригадиры, вроде начальства небольшого. Я ему правду-матку прямо в глаза сказал, так он обиду затаил и добился своего… Я тогда у одной бабки стоял.

— Молодой бабки, да? — спросила Катерина.

— У тебя на уме только молодые. А что такого, были и молодые. Так и я еще молодой… А что, ревнуешь, да? — заволновался Костя.

Но Катерина усмирила его:

— Ладно ты, пошутить нельзя… Продолжай.

— Ну, так вот, у бабки стоял. Отчаянная такая была. Задумала, видишь ли ты, выпить в самый день и час своего рождения. А я — на работе, службу несу. Прибежала ко мне, на своем настояла: давай — и точка. Смирился я с такой долей, ну, и выпили мы эту бутылку. А тут бригадир… И началось… Милиционера вызвали…

— Федяшина? — встрепенулся Степан.

— Зачем Федяшина? Их много… Тому что, покрутился, записал что-то в блокнот. Через неделю мне выговор… Обиделся я, рукой махнул. Без вас проживу, ни от кого зависеть не хочу.

— Верно, — подхватил Степан. — Меня вот тоже обидели, и я не стерпел. Ушел… Вот так…

— Ах вы, бедные мои и обиженные! — завздыхала притворно Катерина и снова подтолкнула Мотю: — Тю, загрустила. Хоронишь, что ли?

Посидели еще немного, завели музыку, Степан вышел во двор. Не заметил, как рядом с ним оказалась Мотя.

— Грустите, значит? — спросила она и вдруг засмеялась.

— Что вы? — спросил удивленный Степан.

— Так, — уклонилась она от ответа и повела его от калитки.

Они зашли в клуб, но пробыли там недолго. Степан не хотел, чтоб люди видели его с Мотей. Сначала шли молча, а лотом Мотя спокойно сказала:

— Ко мне пойдем.

Жила она на самом краю деревни, недалеко от коровника. Когда пришли к ней, сели за стол, она призналась:

— Видишь ли, я сама напросилась, чтоб меня с тобой познакомили.

Он пристально посмотрел на нее. Она продолжила, не глядя на Степана:

— Вижу, нелюдимом живешь, пожалела… У окна, вот здесь, стояла и смотрела, как ты работаешь, а когда мимо проходил, все думала: вот сейчас свернет ко мне, попросит воды, — а ты не заходил, ты даже в окно не смотрел. — И вдруг как-то спокойно и просто добавила: — У меня останешься? Тогда пойду постель расправлять…

Больше недели не заглядывал к ним председатель. В деревне его не встречали, а от людей слышали разное. Одни говорили, что уехал как будто в район на совещание. Другие возражали: какое, мол, еще совещание в сенокос? На стане пропадает. А если по правде сказать — зачем им председатель? Пока его рано беспокоить, а догляд не нужен, потому что Степан не любит, чтоб работу его лишний раз проверяли. Работал он всегда на совесть, и Митькин, зная это, частенько посмеивался: